Тук ще публикувам негова статия ,определяща специална роля на карачаево-балкарския език в развитието на туркологията.
Яфетический сборник VII
Recueil Japhetique (1932)
КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКИЙ ЯЗЫК
До Октябрьской революции карачаевский и балкарский языки принадлежали к категории «бесписьменных», обреченных в условиях царско-помещичьего гнета на калечение, стеснения и исподволь проводимую руссификацию.
О самих народностях, карачаевцах и балкарах, говорилось то как о горских татарах», то по территориальному признаку их называли «чегемцами», «урусбиями» и т. п. После Октябрьской революции образовались две автономных области Сев. Кавказа, Карачаевская и Балкарская, приблизительно со 100 тыс. населения в обеих областях. Правильная национальная политика партии и соввласти, возросшая политическая активность рабочих, колхозного и бедняцко-середняцкого крестьянства Карачая и Балкарии обеспечили быстрый и мощный экономический и культурный подъем этих областей.
В 1924 г. создается новая письменность на латинской основе, издаются газеты, научно-популярная и художественная литература и учебники на родном языке, растет школьная сеть, и, наконец, с прошлого года Кабардино-Балкарскую Автономную Область охватило всеобщее начальное обучение. Отсюда ясно, что проблема родного языка занимает все большее место в плане национально-культурного строительства Карачая и Балкарии. Уже на III Областной партконференции Карачая было принято постановление: «....решительно сдвинуть дело ликвидации неграмотности среди взрослого населения на родном языке на латинской основе, в том числе подростков и особенно среди трудовых горянок, добиваясь полного завершения этой работы в ближайшие 5—7 лет».
Большая работа в области разработки проблем родного языка проводится национальными газетами и работниками-просвещенцами (см. напр., Tavlu çarlıla от 3 июля 1930 г. и т. д.).
Само собой разумеется, что проблема родного языка на путях своего развития связана с известными трудностями: начиная с того, что только что поставлены вопросы литературного языка, орфографии, терминологии и т. д. Научная разработка этих вопросов только лишь начинается. На этих трудностях играют классово-враждебные великодержавные элементы, кулачество и их идеологи, тормозящие дело развития родного языка, пропагандирующие «ненужность» родного языка. Все равно-де не создать своего университета, трудно-де создавать учебники; что, наконец, лучше ориентироваться на один из языков турецкой системы, на котором уже имеется богатая литература, или перейти на русский и т. п.
Без преодоления трудностей и сопротивления враждебных элементов (ср. статью Я. Коркмазова в Tavlu çarlılа от 13 июня 1929 г.) нельзя думать о действительной борьбе за родной язык через который лежит путь культурного подъема трудящихся, основной массы колхозного и бедняцко-середняцкого крестьянства Карачая и Балкарии. Все трудности, нет сомненья, будут преодолены. Нельзя забывать, что развитие карачаевского и балкарского языка протекает в исключительных условиях возможности сознательного воздействия на самый процесс его развития, в условиях плановости национально-культурного строительства в целом, в условиях возросшей политической активности и сознательности трудящихся.
Неизбежно, поскольку родной язык приобретает громадное значение в национально-культурном строительстве, растет и интерес к научному осознанию истории и путей развития родного языка, вырабатываются определенные точки зрения по проблемам родного языка.. Все своеобразие проблемы родного языка для Карачая и Балкарии заключается в том, что при некоторой территориальной обособленности этих областей языки их настолько близки друг другу, что карачаевцы и балкарцы легко говорят друг с другом и понимают друг друга. Учебная и научно-популярная литература ориентирована на читателей и Карачая и Балкарии. Отсюда две точки зрения на вопрос об отношении карачаевского и балкарского языка.
С одной стороны утверждается, например, что: «фонетические, морфологические и синтаксические особенности языка карачаевцев и балкарцев настолько незначительны, что они могли бы пользоваться одной грамматикой» (У. Алиев, Карачаево-балкарская грамматика. Кисловодск, 1930 г., стр. 6), или разница между ними вовсе отрицается, а с другой стороны наоборот настаивают на значительной разнице этих языков.
Ясно, что на этот вопрос можно ответить только после изучения самих фактов. Но в самой постановке вопроса уже бросается в глаза метафизический, механистический, не диалектический момент. Товарищи рассматривают язык не исторически, не в его развитии и движении, а как нечто устойчивое и неизменное.
Разница между карачаевским и балкарским языком и в фонетическом и в морфологическом отношении несомненно есть, нельзя ее «прикрывать», разница исторически обусловленная. Но в то же время движение, развитие этих языков в сторону единения — явление, необходимое, прогрессивное, нужное. Только национальная, вернее «ущельная» ограниченность цепляется в этом случае за «своё» особенное, даже в самых незначительных, с точки зрения развития языка, деталях в произношении и т. п. Основное, следовательно, заключается в том, чтобы подвести научную базу, наладить действительно научное изучение родного языка, осознать закономерности его развития.
Все более становится ясным то обстоятельство, что карачаево-балкарский язык — «мал золотник, да дорог», с точки зрения методологии изучения языка, в первую очередь, языков турецкой системы.
На принципиальную теоретическую значимость его впервые указал И. Я. Марр (Балкаро-сванское скрещение, ДАН-В, 1929, № 3, стр. 45—46).
Инициативе и руководству Н. Я. Марра обязана троекратная экспедиция Яфетического института Академии Наук СССР в Балкарию и Карачай со специально языковедными задачами.
Старое буржуазное языкознание было опорочено идеализмом и реакционной теоретической предпосылкой о «живых народах, как носителях цельных расовых языков особого происхождения» (Н. Я. Марр). Теоретической основой буржуазного языкознания является гипотеза о развитии типологически близких языков из особых расово-изолированных источников, с особым происхождением. В основу изучения языков турецкой системы буржуазными учеными была положена та же концепция. Так наз. туркология начинается и кончается с утверждения о том, что турецкие языки являются «потомками» будто бы существовавшего в древности единого турецкого языка, а турецкие народности «потомки» единого народа, родиной которого были горы Алтая.
Эта идеалистическая, анти-историческая гипотеза научно обосновывалась сходными тождественными языками турецкой системы и памятниками древне-турецкой письменности, которые располагались в хронологическом порядке, и, собственно говоря, подменяли действительную историю развития живых языков. С точки зрения буржуазной туркологии, поэтому, полноценными в научном отношении были лишь языки «письменные», с письменной традицией. Различные живые языки турецкой системы, с точки зрения старой туркологии начинали свою историю с того или другого памятника древней или средневековой письменности. Все вообще турецкие языки квалифицировались как «наречия» единого языка, который теоретически возводился к орхоно-енисейской письменности VII—VIII вв.
Обосновывая эту антиисторическую гипотезу, ученые естественно стремились искать только сходные черты турецких языков, устанавливали только момент тождества, не видя в этом тождестве различия. Отсюда вся туркология приобретает исключительно реакционную окраску. Установив будто бы полное сходство между живыми турецкими языками и языками памятников древней и средневековой письменности, ученые делали отсюда вывод о «природной» консервативности турецких языков, которые будто бы вовсе не развиваются. Консервативность языков в свою очередь объяснялась консервативностью культуры и «духа» турецких народностей. Буржуазные ученые доказывали, что в истории турки играли будто бы пассивную роль, подчиняясь постоянно «влияниям» более культурных соседей: арабов, персов, европейцев и т. д.
Одновременно теория единства происхождения турецких языков служит научным выражением реакционного пантуркизма и фашизма, как в свое время теория «общеславянского языка» и т. п. служила политическим лозунгом панславизма.
Имеет ли все это непосредственное отношение к карачаево-балкарскому языку? Имеет несомненно. В прошлом карачаево-балкарский язык почти не изучался. «Очерк грамматики горского языка балкар» Н. А. Караулова, добросовестнейшие и фотографически точные записи словаря и образцов народной литературы в Карачае и Балкарии венгерского ученого W. Рröhlе и отчасти исследования Вс. Ф. Миллера — вот короткий перечень литературы о карачаево-балкарском языке.
Само собой разумеется, что к изучению карачаево-балкарского языка ученые подходили уже с искаженной исторической перспективой, с опороченной теорией происхождения турецких языков, и карачаево-балкарского в том числе, из особого первоисточника, из особого «общетурецкого» праязыка.
В силу этого все выводы этих ученых заранее были обречены на неудачу. Ученые никак не могли объяснить своеобразия, особенностей карачаевского и балкарского языка. Раз этот язык тюркский, значит он произошел из общего со всеми другими источника, раз карачаевцы и балкарцы турки, значит они «пришельцы» из «общетурецкой» прародины, раз язык карачаевцев и балкарцев отличается от других языков турецкой системы, значит он лишился своей первоначальной чистоты под чьим то влиянием — вот логические выводы опороченной теории. Своеобразия карачаево-балкарского языка, его особенностей, буржуазные ученые не могли объяснить иначе и приходили к противоречивым выводам. В самом деле, Н. А. Караулов, напр., объяснял своеобразие балкарского языка исключительно «осетинским влиянием» и намекал в то же время на его родство с монгольским языком.
А. Н. Самойлович, в классификации турецких языков, балкарский язык относит вместе с карачаевским языком, по ряду формальных признаков, к «северо-западной группе» с дальнейшим подразделением на под-группу «домонгольскую». Он же приходит к выводу, что «балкары и карачаевцы по языку восходят к половцам»; с другой стороны, акад. Самойлович готов видеть в балкарцах «отуреченных яфетидов» (см. Яфетический сборник, вып. II, стр. 111, П., 1923).
Особенно характерны в этом отношении выводы, к которым приходил в свое время Вс. Ф. Миллер.
Общая посылка, из которой исходил Вс Ф. Миллер, это то, что «.. .татары не составляют в этих местах (т. е. Балкарии и Карачае. А. Б.) коренного населения, но что они явились сюда с севера, с плоскости, и смешались с коренным осетинским населением, оказавшим влияние на их обычаи и даже отчасти на язык» (см. его Осетинские этюды). С другой стороны, Вс. Ф. Миллер полагал, что осетины — иранцы, арийского происхождения и, следовательно, на Кавказ также пришли с места так наз. прародины индоевропейских народов. К этим двум положениям и сводит все свои доказательства Вс. Ф. Миллер. Поскольку осетины по Миллеру арийской (читай благородной. А. Б.) расы, то понятно, что по мнению Миллера осетины внесли в язык «степняков-татар» «...культурные слова, относящиеся к земледелию, которому может быть татары научились у них, и к скотоводству».
Вообще степняки татары, как говорит Вс Ф. Миллер, не только научились у осетин земледелию и скотоводству (??), но научились каменным постройкам, усвоили так наз. духовную культуру и пр., включительно до фонетических особенностей в языке.
Но как только нужно было объяснить обратное явление, т. е. факт наличия в осетинском языке прослойки турецких слов (балкарских) (ðewa, boğa, ğaz и т. д. и т. п.), то Вс. Ф. Миллер выходил из противоречия, указывая, что слова эти «заимствованы осетинами из урало-алтайских языков», что будто бы и должно указывать на «северный путь предков осетин»; т. е. путь, по которому шли осетины с так наз. «прародины». Ученый профессор никак не мог допустить мысли, чтобы родственники «благородных индоевропейцев» могли бы что-либо заимствовать от «степняков-татар».
Такая постановка не могла решить ни исторически, ни лингвистически, вопроса о балкарах и карачаевцах на Северном Кавказе. Тенденциозность этой «науки» выпирает из каждой строки.
Опираясь часто на положения Вс. Ф. Миллера, строил свои положения в области обычного права у балкар буржуазный социолог М. М. Ковалевский. Исходя из своей «культурно-исторической» концепции, М. М. Ковалевский искал в обычном праве балкар «культурных влияний» хазар, гуннов, болгар, арабов, русских и т. д.
Ссылаясь на лингвистические выводы Вс. Ф. Миллера, М. М. Ковалевский также находил, что «...культура этих пришельцев (балкар) заимствована у осетин», у них же, по его мнению, «балкары всецело усвоили себе юридическое мировоззрение» и т. д. и т. п.
Не вдаваясь в критику «культурно-исторических» взглядов М. М. Ковалевского, нужно отметить лишь то обстоятельство, что он в конечном счете ставил целью обосновать «прогрессивность» и историческую миссию «культурных задач, взятых на себя русским правительством на Кавказе», говоря его словами. Нет нужды говорить о том, что эта «культурно-историческая» точка зрения проходит мимо действительных фактов исторического развития и по сути дела служила задачам русского империализма на Сев. Кавказе.
Поэтому мы считаем, что неправ А. Н. Самойлович, когда он утверждал…?????????????......дней недели «карачайцы и балкары, отуреченные яфетиды, сохранили иудейско-христианско-языческую систему…повидимому хазарского происхождения (см. Яфетический сборник, вып. II) (курсив наш. Л. !27.), то есть опять таки «своего» ничего не имеют; так и жили вне истории, вне определенных общественных отношений.
Эти теории некритически усваиваются и просачиваются у товарищей, которые должны бы были в первую очередь «учуять» их великодержавническое острие, реакционную идеалистическую подоплеку.
Примером того, как нельзя «систематизировать научно-исследованные факты карачаево-балкарского языка» (стр. 7), может служить недавно вышедшая «Карачаево-балкарская грамматика» Умара Алиева (Крайнациздат 1930).
Беда этой грамматики не в том, что там встречаются напр., такого рода фактические ошибки: «cьq, cik, cuq, сук служат для образования имен прилагательных уменьшительных. Например at (лошадь), atcьq (лошадка) и т. д.» (стр. 68) и т. п. Тогда как до сих пор никто «лошадь» и «лошадку» не считал «прилагательными». Беда в том, что Умар Алиев, следуя во всем старым ученым, некритически усваивает их теории. Это и делает с нашей точки зрения всякую «научную» грамматику антинаучной.
У. Алиев начинает с повторения истины — «пустоцвета» по своей теоретической значимости, — что «и карачаевский язык имел и имеет свою грамматику» (стр. 6). Дело не в этом. Дело в том, что всякий язык имел и имеет и свою историю развития — «грамматику» в ее движении и развитии. Следуя старой туркологии, У. Алиев не может как раз научно обосновать грамматику карачаево-балкарского языка, ее исторически обусловленное своеобразие, специфику.
«Карачаево-балкарский язык, пишет У. Алиев, как принадлежащей к тюркской группе, не подверженной влиянию арабских и персидских слов как анатолийско-турецкий, азербайджанский и узбекский языки, сохраняет в себе в настоящее время все законы, свойственные коренному тюркскому языку, как то: законы «сингармонизма» и закон «ассимиляции» (прогрессивной и регрессивной) и отсюда обильное изменение звуков в сочетаниях в словах, которыми именно и вызван разнобой, замечающийся в орфографии вновь зарождающейся карачаево-балкарской национальной печати (стр. 32).
Отсюда логически неизбежно на вопрос «почему данное явление (правило) в карачаево-балкарском языке должно быть так, а не иначе? т. Алиев должен ответить: потому что таково свойство коренного (sic!) тюркского языка, потому что «карачаево-балкарский язык по своей конструкции принадлежит к западной подгруппе турецкой группы урало-алтайских языков…» и т. п. (стр. 10). Ответы такого рода напоминают реплику известного мольеровского героя: опиум усыпляет потому, что имеет свойство усыплять…
Логически неизбежно идеалистическая, анти-историческая теория предопределяет опороченные практические выводы. N. Qaraulu в статье: «Как нужно правильно писать на карачаевском языке» (Tavlu çarlıla № 32 от 24 июля 1930) пытается сделать ряд практических выводов, стоя на тех же позициях «коренного тюркского языка», что и У. Алиев. «...Если мы сравним несколько заметок на карачаевском языке, говорит тов. Qaraulu, то увидим, что одно и то же слово написано (бывает) в трех или четырех видах». Чтобы писать правильно тов. Qaraulu призывает…придерживаться правил, которые существуют в тюркско-татарских языках вообще, корни слов в которых по его мнению неизменны.
«Закон сингармонизма, известный в тюркско-татарских языках, подходит к карачаевскому языку на 90°/0» и т. д. Родной язык этим самым приносится в жертву мифическому, гипотетическому «коренному» языку и абстрактному тождеству. Т. Qaraulu пишет далее: «Карачаевский язык является как и другие тюркско-татарским языком, почему корни слов не различаются в нем от этих языков, мы должны помнить, поэтому, когда приводим по разному слова, о неизменности корней слов, — нужно писать, не изменяя корня слова. Например, корень слова bu, и все же говорят mьnηa; mьnda; munu и т. д. Если же писать не изменяя корня слов, то необходимо писать так: buηа, bunu, bunda и т. д. Кроме того, корни слов men, sen в других положениях menηe, senηe на место этого мы говорим: manηa, sanηa — у этих слов корень man, san смысла в каковых нет» и т. д.
Во всех рассуждениях тов. Qaraulu корень ошибок заключается в непонимании взаимоотношения между карачаевским языком и другими языками турецкой системы, в непонимании исторической перспективы развития самого карачаевского языка.
С точки зрения яфетической теории научное исследование данного языка не мыслится иначе, как исследование его исторически сложившихся особенностей в данной системе языков и его места в цепи единого процесса развития речи. Осознание исторической перспективы, законов развития ступени развития, совершенно необходимо для правильного понимания путей дальнейшего развития данного языка. В этой связи большой теоретический интерес приобретает изучение карачаево-балкарского языка.
В балкарском языке вскрываются взаимоотношения по существу двух языков, «цекающего» и «чекающего», исторически развившихся до степени двух «наречий» одного языка. С точки зрения норм языков яфетической системы такого рода языки условно называются языками свистящей («акающей») группы, и шипящей («окающей»). Причем в их взаимоотношении установлены особые закономерности, например:
груз. ‛кац’ мегр., чан. ‛коч-ı’ ‛человек’
as oш-ı ‛cто’
sam шum-ı ‛три’
ďаğl doğor-ı ‛собака’ и т.п.
(ср. Н. Я. Марр. Яфетическая теория, Баку, 1928, § 23 и др.).
i
Взаимоотношения двух языков в Балкарии «цекающего» (сс) в paйоне В. Балкарии, Н. Хулама и Бызынгы и «чекающего» (шп) в остальных районах (Чегем, Баксан), в свою очередь сближающегося с карачаевским языком, от взаимоотношений сс и шп групп языков яфетической системы отличаются «сработанностью», движением в сторону общности языков обеих групп. Процесс развития в сторону общности выражается в том, что нормы двух в прошлом языков представляются уже как взаимоотношения как бы одного языка с двумя говорами.
В. Балкария Чегем, Баксан, Карач.
koцкар koчkar ‛баран’
zalцı джаlчı ‛батрак’
zarlə джаrlə ‛бедняк’
zülgüц джülgüч ‛бритва’
zaш джаш ‛мальчик’
zaw джаw ‛враг’
цəφцək чəφчək ‛воробей’
цaц чач ‛волосы’
Следовательно, взаимоотношения «наречий» в балкарском языке обнаруживают формы развития языка, которые отнюдь не являются особенностью только балкарского языка. Как раз момент «цекания» балкарского языка ставил в тупик прежних исследователей, которые стояли на точке зрения происхождения всех турецких языков из особого «коренного» турецкого языка — праисточника.
«Цекание» они могли объяснить или «влиянием» осетинского языка (Караулов), или возводили эту особенность звуковых форм и самый карачаево-балкарский язык к половцам (А. Н. Самойлович). Но на деле эти формы являются формами исторического развития определенной ступени развития языка. Так вот например, в языке мариев в Приволжье взаимоотношения иранского и козьмодемьянского говоров приближаются к нормам внутри балкарского языка.
Но в то же время, в том же марийском языке так наз. восточный говор сохраняет еще целиком нормы языка («окающего») «шипящей» группы!
Так:
Яранский Козьмодемьянский Восточный
Vanцem «перехожу» vanчem vonчem
Kaцkam «ем» kaчkam koчkam
Kaц «горький» kaчə koчa - koч
(см. H. Я. Марр. Выдвиженческая экспедиция по обследованию языка мариев, Л,1929).
С точки зрения фонетических норм, процесс движения к общности «свистящего» и «шипящего» языков обнаруживается в закономерности напр. «перегласовки» s||ш; ď-z||дж-j
Sınzır || шınjır-шınджır «цепь очага»
Ďulduz-zulduz || джulduz «звезда» и пр.
Уже с этой формальной стороны карачаево-балкарский язык говорит о близости его к условно называемой яфетической системе языков. Отсюда, как мы уже говорили, изучение карачаево-балкарского языка имеет принципиальное значение, как момент перехода в особых исторических условиях двух систем, структур языка.
Это является и моментом своеобразия, специфики карачаево-балкарского языка. От всех других языков турецкой системы балкарский и отчасти карачаевский язык отличаются, например, своеобразной, так наз. «двадцатиричной» системой числительных, обычной в ряде языков яфетической системы:
Балк. ıqı джıırmä – 40 — букв. «два двадцать»
üш джıırmä – 60 «три двадцать»
tort джıırmä – 80 «четыре двадцать»
ıqı джıırmä blaon – 30 «два двадцать и десять» и т.д.
При обычной «десятичной» системе счета в других языках турецкой системы: otuz —'30', kırk — '40' и т. д.
О взаимоотношении балкарского и карачаевского языка мы уже говорили отчасти, что по сути дела карачаевский язык мало отличается от «чекающего» балкарского. Исторически же, карачаевский язык развивался особо, прошел определенную историческую ступень развития, без тесной взаимосвязи с балкарским в условии самодавлевшего, замкнутого натурального хозяйства. В этом смысле карачаевский язык дальше ушел в своем развитии. В карачаевском языке нет «наречий»: они исторически больше отработаны до степени норм одного языка. В то же время в карачаевском языке, в отличие от балкарского, прослеживается момент смешения (гибридизации) двух языков. На это указывает наличие двух систем числительных и «двадцатиричной», как в балкарском, и «десятиричной», обычной в других живых языках турецкой системы.
В обиходе «десятиричная» система счета употребляется при счете скота. Между прочим, У. Алиев совершенно напрасно считает двадцатиричную систему счета в карачаевском языке «неправильной», очевидно потому, что этого нет в других языках турецкой системы. На этот же факт смешения указывают и два навыка в произношении, «новый» и «старый» в теперешнем представлении, именно:
ingir || dingir 'вечер'
aqшi || daqшi 'хорошо, хороший'
yamğur || zawun <~> dawun (балк.) 'дождь' и пр.
В процессе исторического развития языка изменяются не только структурные формы. Развитие самих слов, их значений и форм, также обусловлено формами мышления определенных стадий развития общества и имеет свою особую закономерность.
Новая теория вскрывает как раз на основе углубленного исследования закономерностей развития значений слов (семантики) изменчивость и формы слов. Обнаруживается вместе с тем структура самих слов и т. наз. элементы речи. Выясняется, что не «сложение звуков» и т. п. дает слово, а что первичной формой слов были «элементы»-слова, не расчлененные на отдельные звуки: а, b, с и т. д., а с нашей, теперешней точки зрения, как бы нечленораздельные комплексы звуков. Эти элементы речи были многозначны. Конкретизация обозначений, их диференциация и «скрещение» этих слов-элементов, вместе с развитием общества, и являются моментами развития всего многообразия слов человеческой речи.
Опосредствованная с одной стороны формами мышления, (а в конечном счете способом производства) и с другой стороны физиологической, анатомической структурой человека («органы речи»), человеческая речь, ее развитие — есть единый процесс, т. е. везде и всюду язык развивается в одинаковых, так сказать, закономерностях. Но так же, как и тогда, когда мы говорим о непрерывности исторического процесса и общих законах исторического развития, мы великолепно представляем себе все многообразие форм исторического развития и спецификацию общих законов, точно также единый процесс развития речи проявляется во всем многообразии конкретных языков и форм.
Туркология, устанавливая тождество турецких «наречий», объединенных будто бы общим происхождением из одного источника (праязыка), разность формы слов в турецких языках объясняла «перегласовкой», «чередованием» звуков и пр., т. е. непроизвольными изменениями звуков. С точки зрения элементов мы рассматриваем сходство формы слов и разность в этом сходстве не изменениями звуков, а различным историческим движением элементов-слов, различными путями «скрещения», абстрагирования значений и т. д., отсюда в «родственных» языках различные формы слов, напр.:
узб. и др. ðe + gıк + men карач., балк. təк + men «мельница»
ın + gı + чqe ın + чqe «тонкий» и т.д.
Мы говорим здесь только о форме слов, по существу же «скрещение», «сложение» самих слов, напр., «мельница» и т. д. обусловлено определенными закономерностями, в свою очередь исторически «слагается» как «камень+вода»; «вода+вода+камень» и т. п., если «докапываться» до генезиса данного слова. Иначе говоря, на определенном этапе развития языка слова абстрагируются в новом значении, приобретают новое значение. Цепь такого абстрагирования составляет определенный ряд значений, сменяющих одно другое в процессе развития языка. Это можно легко, уяснить себе на одном примере: в карачаево-балкарском языке «джол» значит «дорога» и в то же время «бир джол» значит «раз», «однажды»; в этом же значении «раз», «однажды» употребляется и bir kere, где по сути дела ker-e является абстрагировапным в значении «раз» слово «рука» (ср. kar-э 'локоть', груз. qel 'рука').
Точно также и в грузинском языке, qel-ı — «рука» и, например, оr-qel «два раза», да и в русском «раз» «образовалось», так сказать, в том же порядке абстрагирования от «руки», ср. напр. «разить» - «рушить»(-е--'рука') и т. д.
Почему же «дорога» абстрагируется в значении «раз»? Это объясняется в свою очередь тем, что «дорога» есть производное значение от «руки», т. е. абстрагировано и в значении «раз» — «однажды» (← «рука») и «дорога» — «Направление» ← («рука») и т. д.
Между тем, старая туркология, ученые туркологи, все турецкие языки классифицировали на группы на основании тех или других соответствий «чередований» звуков, напр., на чередовании d — z — у.
Классическим примером такого «чередования» является слово «жеребец», которое в разных группах турецких языков произносится как: ayğər или azğer или adğər в карачаево-балкарском же языке azər || ajər / adgər||azır||aјır/adgır, т. е. с нашей точки зрения тут снова не «чередования» звуков, а различные формы «скрещения» слов-элементов. И в различных языках мы встречаем различные формы этого же слова:
a + tər (якут.)
ar + gĩ (н.-уйг.)
a +jır + ğa (монг.-письм.)
a + dar + ğa (халх.)
С нашей точки зрения это «составные» слова, следовательно, различным образом составленные. Неудивительно, что различные элементы этого «составного» слова, мы находим и в самостоятельной форме в том же значении. Ср. напр., первую часть карач.-балк. a + dgır, узб. ay + ğər, н.-уйг. ar + gĩ, в чувашском в «окающей» форме, закономерной для этого языка, (bar чув. pur 'есть', ber чув. par 'дай' и т. д.) ur-а «жеребец». Точно также вторая часть слова a + dgır\a+jır (a + dger \ a + jer) в карач.-балк. в иной семантической разновидности dgıl||dgel— «набег» (←«конь»), или dgəl-kə\jəl-kə (← dgel-ke\jel-ke) «табун», «косяк коней» (←«конь»), в сванском языке в этой же форме a-dgıl-ğ (а — префикс) значит непосредственно — «жеребец» Хорошо известна во всех турецких языках — «окающая» форма, этой же второй «части» dgır||dger и пр.; именно dgur-ğa\jur-ğa «иноходец» — «тропотун» (← «конь»). Эта же основа jı‹r› || je‹r› использована в русском языке - же-ре + бе-ц, же-ребенок = же-ре + бй + он-о + к. Следовательно, пример «чередования» ayğər — azğər — adğər вовсе не улавливает того, что в данном случае все формы слова все инако «составленные» (ср. бербер, azğər «бык-производитель») исторически сложившиеся в той или другой форме. Ясно, что по «чередованию» звуков нельзя создать научную классификацию турецких языков.
Само собой разумеется, что мы иначе ставим вопрос об исторической перспективе развития карачаево-балкарского языка, иначе ставим вопрос о самих карачаевцах и балкарах.
Балкаро-карачаевский язык, бесписьменный в прошлом, «древнее» с точки зрения типологии, древне-письменных мертвых языков турецкой системы, о которых сохранились памятники письма; изучение карачаево- балкарского языка явится во многих случаях ключем для исследования древне-письменных языков.
Ограничимся одним примером. Акад. Радлов и проф. Мелиоранский утверждали на основе исследования так наз. памятника Культегина, писанного «орхонским» письмом (VIII в. н. э.), по поводу одного слова —el, что де в древности (VIII в.) это слово первоначально значило «группа племен» или Stammgemeinschaft (Радлов) – «племенной союз», «государственное устройство» или «самостоятельная государственная жизнь» (у кочевников) и т. д., а теперь (т. е. в результате ряда веков развития, А. Б.) в разных турецких языках означает «народ» или «селение» и т. п. Иначе говоря, с точки зрения развития термина в данном конкретном случае история идет вспять.
Для нас же совершенно ясно, что развитие слов, вернее значений, обусловливается развитием социально-экономических формаций (ср. Н. Я. Марр. Готское слово guma «муж». ИОГН, № 6, 1930, стр. 451 и сл.). Совершенно ясно представляется и движение значений, в процессе развития общественных форм, в таком ряду: «название тотема племени, рода» → «название самого племени, рода» → «человек, дитя (сын + дочь) данного племени» → «территория племени — селение» → «население» → «народ» → «страна» → «мир» и пр.; как в русском «весь» — «селение» (города и веси) «весняк» — «крестьянин» «весь» (все, вей), «вселенная» — «мир» (ср. «решили миром», «мирской сход») и т. д. Следовательно, процесс «отвлечения», «абстрагирования» названий обусловлен ходом развития общественных форм. И когда мы находим, что то же слово el в карачаево-балкарском языке значит только 'село', 'селение' и других значений не имеет, т. е. не абстрагировано до отвлеченных понятий «государственная жизнь», «союз», «согласие» и пр., то мы и говорим, что живой карачаево-балкарский язык «древнее» самых древнеписьменных языков и его изучение даст ключ для понимания памятников древнего письма.
Этим самым опрокидывается и теория о том, что турецкие языки «вышли» из одного праисточника (который и находят в памятниках древнего письма), а все турецкие народности из одной «прародины». С точки зрения «прародины» ученые подходили и к факту появления на Кавказе турок — карачаевцев и балкарцев. Официальная буржуазная наука должна была объявить их «пришельцами», «осколками» мифического единого турецкого народа, пришедшими с мифической «прародины»; точно откуда, конечно, никто сказать не мог. В компилятивном историческом очерке о Карачае т. Алиев перечислил все гипотезы переселений и после всех предположений, «в конце концов» пришел к единственно логическому выводу: «…откуда пришел этот тюркский народ — вопрос довольно темный». Основываясь на народных преданиях, т. Алиев решился признать «крымское происхождение карачаевцев» (У. Алиев. Карачай. Историко-этимологический очерк. Ростов на Дону, 1927,. стр. 41—42).
В свою очередь народные предания и легенды всего меньше могут служить в вопросе об историческом прошлом Карачая-Балкарии безапелляционными данными. Эти предания рисуют исторический процесс в идеологической проработке родовой общины и общества эпохи раннего феодализма. Такого рода «исторические» предания интересны, как отражение наивных представлений об историческом процессе в обществе, не порвавшем с родовой организацией. В преданиях основное отводится генеологии родов. I
Представитель родовой общины не мыслит исторический процесс иначе, как в условиях все связывающего кровного родства. Отсюда такое удивительное однообразие формы и содержания этих преданий у карачаевцев, балкарцев, осетин и т. д.
Большая доля аргументации в этих преданиях основана на народных, этимологизациях племенных названий и пр.; «Карачай» напр., объясняется; как «Кара» — «черный» и «чай» — «река», т. е. «черная река», или напр., само название «Карачай» возводится к «родоначальнику» — Карча и т. п. Само собой разумеется, что безусловное следование этим этимологиям только затемняет истину. А между тем не только у т. Алиева мы находим слепое убеждение в исторической достоверности этих преданий (см. Карачай, 1927, cтp. 34 и др.), но и в материалах для характеристики народного хозяйства Облплана Карачаевской Авт. Области в 1930 г. мы нашли категорическое решение исторической проблемы в этом же духе (раздел II, Население).
Совершенно не случайно, конечно, это совпадение в названии «родоначальника» с племенным названием и географическими названиями (по преданию из района Теберды, сын Карча носил имя Тебер и пр.); в этом есть своя историческая закономерность. В одной из своих работ по истории Средней Азии, В. В. Бартольд сталкивается с этим же обстоятельством в истории Бактрианы: «…большая примитивность жизни сказывалась может быть также в том, говорит он, что здесь часто одно и то же название носили: река, область, главный город и население. Такие слова, как Baktros (река), Baktria или Baktriane (область), Baktra (город), Baktros, Baktrioi или Baktrionoi (народ), отличаются одно от другого, вероятно только греческими окончаниями» (В. Бартольд. Иран. Ташкент, 1926, стр. 33). Мы уже видели, что совпадение терминов этого рода обусловлено развитием общественных форм, исторически обусловлен самый «перенос» значений.
Отрицая гипотезу о происхождении турецких языков из одного первоисточника, и всех турецких народностей из единой «прародины», мы тем самым отрицаем точку зрения на карачаевцев и балкарцев как «пришельцев» (читай с этой так наз. «прародины»), появившихся на теперешней территории «переселенцев».
Нельзя отрицать момента «переселения» с точки зрения смены хозяйственных форм, напр., подвижности скотоводческого хозяйства, цикличности передвижений на широкой территории и земледельческого освоения более узкой территории в определенной исторической среде и пр., но это уже иной вопрос.
С точки же зрения развития языка нет никаких данных говорить о «переселении» и т.п. И здесь, наоборот, археологические данные под тверждают точку зрения непрерывности исторического процесса развития вне зависимости от переселений. К этому выводу приходит историк материальной культуры А. А. Миллер, проводивший археологические исследования в Балкарии.
А. А. Миллер приходит к заключению, что если допустить, что балкары являются «пришельцами», то «…все старые постройки края необходимо было бы отнести к исчезнувшему до-турецкому населению, сохраняя за нынешними турками лишь выработанное ими бытовое строительство, сложившееся в каком то близком соприкосновении к кабардинским нормам. Однако в действительности мы имеем совсем другое. Все старые постройки как погребальные, так и другие сооружались предками современного населения Балкарии, и к археологической перспективе края, таким образов, без труда удается привязать и нынешних его насельников - турков по языку» (Сообщ. ГАИМК, Л., т. I, стр. 74).
Об историческом прошлом Балкарии А. А. Миллер говорит как о «перспективе, уходящей от нас в большое удаление». Это, в свою очередь, подтверждается данными языка. Если мы стоим на точке зрения развития языка мы этим самым утверждаем, что напр. карачаево-балкарский язык не всегда был таким как он есть сейчас, что он не от природы турецкий, что это есть определенная ступень развития языка. Для нас совершенно не убедительны доводы Вс. Ф. Миллера, и других в том, что географические, напр., названия в Карачае и Балкарии — «осетинского происхождения». Все эти названия относятся к той эпохе, когда не было карачаевцев-балкарцев, осетин и т. д. в смысле их теперешнего этнического состава языка и пр., с анализом этих названий только начинается история, и именно Кавказа, а не история переселений и т. п.
Сваны называют карачаевцев и балкарцев sav-ı (мн. ч. savıyar), что имеет, как говорит Н. Я. Марр, «исключительное значение для анализа общего названия Кавказа» (Балкаро-сванские скрещения). Это будет понятным, если мы, напр., знаем (как указал Н. Я. Марр), что названия Кабарда и Теберда есть фонетические разновидности одного и того же слова.
Второе племенное название карачаевцев и балкаров savı находит свое «оправдание» и в самом карачаево-балкарском языке. Мы уже говорили о движении и взаимосвязи терминов — племенных названий и пр., в частности: «тотем племени» → «название племени» → «человек», «дитя (сын+дочь) данного племени» → «селение» → «население» → «страна» и пр., которые представляются как движение одного слова, которое получает все новые значения вместе с развитием общественных форм. Совсем, следовательно, не случайно в карач.-балк. языке sav (saw) значит «весь» (saw dgəl «весь год» и пр.), saw (sav) значит — «здоровый», «благополучный», что восходит к названию племенного тотема, в карач.-балк. жe saw-ğa «подарок» ← «дар Сав'у» т. е. «тотему, божеству племени» (в кирг. значит именно: «часть добычи, которую охотник обязан отдать тем, кто встречается с ним во время возвращения с охоты»). И когда при этом до карачаево-балкарски sabı (sabıy) значит и «дитя», т. е. разновидность savı [||sabı], то проблема этого второго названия, как указал Н. Я. Марр, открывает еще более глубокие перспективы «турецкого уголка» на Кавказе (ср. груз. soφel «селение», «мир»).
Вопрос о балкарах увязывается с вопросом об их исторической связи с Великой Булгарией (или Черной Балгарии русских летописцев) на Кубани.
Армянский историк Моисей Хоренский относил «народы туркови болгар, которые именуются по названиям рек: купи-болгар, дучи-булкар, огхондор, блкар-пришельцы, чуар-болкар» к северу от Кубани и города
Никопса. О «болхарах» на Северном Кавказе сообщает и русские летописи XVII в. Послы царя Алексея Михайловича, Никифор Полочанов и Алексей Иевлев проезжали к имеретинскому царю через балкарские
земли. Об исторической связи балкарцев с Великой Балкарией высказывал
предположение Вс. Ф. Миллер (см. его Осетинские этюды, гл. «экскурс о балкарах»).
Это особая историческая проблема. С точки зрения языка, одно ясно, что такое царство (как и половецкое) могло разделяться на десятки и сотни «царств», в смысле языковой дробности.
В учебнике карачаево-балкарского языка мы задались целью подчеркнуть момент развития, найти объяснение грамматических категорий и закономерности структуры в единстве исторического и логического. Прошлое нам нужно для того, чтобы понять настоящее, закономерности на данной ступени развития языка, что в свою очередь облегчит понимание пути его развития. Ясно, что это определяет и расположение материала. Мы начинаем учебник с самой абстрактной, самой простейшей категории языка — слова, чтобы в диалектике развития слова, отношений слов и их взаимосвязи вскрыть закономерности «правил» в карачаево-балкарском языке. Этим нарушается порядок, принятый в обычных описательных, формальных грамматиках, особенно в той части, где речь идет о «частях речи» и «частях предложения». Основная задача, которую мы себе ставим — наиболее популярное и наиболее простое изложение. Неизбежно во всех случаях не миновать и нам ошибок и неточностей — устранение этих ошибок и погрешностей дело коллективного поправления, коллективной работы.
А. Боровков.
Recueil Japhetique (1932)
КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКИЙ ЯЗЫК
До Октябрьской революции карачаевский и балкарский языки принадлежали к категории «бесписьменных», обреченных в условиях царско-помещичьего гнета на калечение, стеснения и исподволь проводимую руссификацию.
О самих народностях, карачаевцах и балкарах, говорилось то как о горских татарах», то по территориальному признаку их называли «чегемцами», «урусбиями» и т. п. После Октябрьской революции образовались две автономных области Сев. Кавказа, Карачаевская и Балкарская, приблизительно со 100 тыс. населения в обеих областях. Правильная национальная политика партии и соввласти, возросшая политическая активность рабочих, колхозного и бедняцко-середняцкого крестьянства Карачая и Балкарии обеспечили быстрый и мощный экономический и культурный подъем этих областей.
В 1924 г. создается новая письменность на латинской основе, издаются газеты, научно-популярная и художественная литература и учебники на родном языке, растет школьная сеть, и, наконец, с прошлого года Кабардино-Балкарскую Автономную Область охватило всеобщее начальное обучение. Отсюда ясно, что проблема родного языка занимает все большее место в плане национально-культурного строительства Карачая и Балкарии. Уже на III Областной партконференции Карачая было принято постановление: «....решительно сдвинуть дело ликвидации неграмотности среди взрослого населения на родном языке на латинской основе, в том числе подростков и особенно среди трудовых горянок, добиваясь полного завершения этой работы в ближайшие 5—7 лет».
Большая работа в области разработки проблем родного языка проводится национальными газетами и работниками-просвещенцами (см. напр., Tavlu çarlıla от 3 июля 1930 г. и т. д.).
Само собой разумеется, что проблема родного языка на путях своего развития связана с известными трудностями: начиная с того, что только что поставлены вопросы литературного языка, орфографии, терминологии и т. д. Научная разработка этих вопросов только лишь начинается. На этих трудностях играют классово-враждебные великодержавные элементы, кулачество и их идеологи, тормозящие дело развития родного языка, пропагандирующие «ненужность» родного языка. Все равно-де не создать своего университета, трудно-де создавать учебники; что, наконец, лучше ориентироваться на один из языков турецкой системы, на котором уже имеется богатая литература, или перейти на русский и т. п.
Без преодоления трудностей и сопротивления враждебных элементов (ср. статью Я. Коркмазова в Tavlu çarlılа от 13 июня 1929 г.) нельзя думать о действительной борьбе за родной язык через который лежит путь культурного подъема трудящихся, основной массы колхозного и бедняцко-середняцкого крестьянства Карачая и Балкарии. Все трудности, нет сомненья, будут преодолены. Нельзя забывать, что развитие карачаевского и балкарского языка протекает в исключительных условиях возможности сознательного воздействия на самый процесс его развития, в условиях плановости национально-культурного строительства в целом, в условиях возросшей политической активности и сознательности трудящихся.
Неизбежно, поскольку родной язык приобретает громадное значение в национально-культурном строительстве, растет и интерес к научному осознанию истории и путей развития родного языка, вырабатываются определенные точки зрения по проблемам родного языка.. Все своеобразие проблемы родного языка для Карачая и Балкарии заключается в том, что при некоторой территориальной обособленности этих областей языки их настолько близки друг другу, что карачаевцы и балкарцы легко говорят друг с другом и понимают друг друга. Учебная и научно-популярная литература ориентирована на читателей и Карачая и Балкарии. Отсюда две точки зрения на вопрос об отношении карачаевского и балкарского языка.
С одной стороны утверждается, например, что: «фонетические, морфологические и синтаксические особенности языка карачаевцев и балкарцев настолько незначительны, что они могли бы пользоваться одной грамматикой» (У. Алиев, Карачаево-балкарская грамматика. Кисловодск, 1930 г., стр. 6), или разница между ними вовсе отрицается, а с другой стороны наоборот настаивают на значительной разнице этих языков.
Ясно, что на этот вопрос можно ответить только после изучения самих фактов. Но в самой постановке вопроса уже бросается в глаза метафизический, механистический, не диалектический момент. Товарищи рассматривают язык не исторически, не в его развитии и движении, а как нечто устойчивое и неизменное.
Разница между карачаевским и балкарским языком и в фонетическом и в морфологическом отношении несомненно есть, нельзя ее «прикрывать», разница исторически обусловленная. Но в то же время движение, развитие этих языков в сторону единения — явление, необходимое, прогрессивное, нужное. Только национальная, вернее «ущельная» ограниченность цепляется в этом случае за «своё» особенное, даже в самых незначительных, с точки зрения развития языка, деталях в произношении и т. п. Основное, следовательно, заключается в том, чтобы подвести научную базу, наладить действительно научное изучение родного языка, осознать закономерности его развития.
Все более становится ясным то обстоятельство, что карачаево-балкарский язык — «мал золотник, да дорог», с точки зрения методологии изучения языка, в первую очередь, языков турецкой системы.
На принципиальную теоретическую значимость его впервые указал И. Я. Марр (Балкаро-сванское скрещение, ДАН-В, 1929, № 3, стр. 45—46).
Инициативе и руководству Н. Я. Марра обязана троекратная экспедиция Яфетического института Академии Наук СССР в Балкарию и Карачай со специально языковедными задачами.
Старое буржуазное языкознание было опорочено идеализмом и реакционной теоретической предпосылкой о «живых народах, как носителях цельных расовых языков особого происхождения» (Н. Я. Марр). Теоретической основой буржуазного языкознания является гипотеза о развитии типологически близких языков из особых расово-изолированных источников, с особым происхождением. В основу изучения языков турецкой системы буржуазными учеными была положена та же концепция. Так наз. туркология начинается и кончается с утверждения о том, что турецкие языки являются «потомками» будто бы существовавшего в древности единого турецкого языка, а турецкие народности «потомки» единого народа, родиной которого были горы Алтая.
Эта идеалистическая, анти-историческая гипотеза научно обосновывалась сходными тождественными языками турецкой системы и памятниками древне-турецкой письменности, которые располагались в хронологическом порядке, и, собственно говоря, подменяли действительную историю развития живых языков. С точки зрения буржуазной туркологии, поэтому, полноценными в научном отношении были лишь языки «письменные», с письменной традицией. Различные живые языки турецкой системы, с точки зрения старой туркологии начинали свою историю с того или другого памятника древней или средневековой письменности. Все вообще турецкие языки квалифицировались как «наречия» единого языка, который теоретически возводился к орхоно-енисейской письменности VII—VIII вв.
Обосновывая эту антиисторическую гипотезу, ученые естественно стремились искать только сходные черты турецких языков, устанавливали только момент тождества, не видя в этом тождестве различия. Отсюда вся туркология приобретает исключительно реакционную окраску. Установив будто бы полное сходство между живыми турецкими языками и языками памятников древней и средневековой письменности, ученые делали отсюда вывод о «природной» консервативности турецких языков, которые будто бы вовсе не развиваются. Консервативность языков в свою очередь объяснялась консервативностью культуры и «духа» турецких народностей. Буржуазные ученые доказывали, что в истории турки играли будто бы пассивную роль, подчиняясь постоянно «влияниям» более культурных соседей: арабов, персов, европейцев и т. д.
Одновременно теория единства происхождения турецких языков служит научным выражением реакционного пантуркизма и фашизма, как в свое время теория «общеславянского языка» и т. п. служила политическим лозунгом панславизма.
Имеет ли все это непосредственное отношение к карачаево-балкарскому языку? Имеет несомненно. В прошлом карачаево-балкарский язык почти не изучался. «Очерк грамматики горского языка балкар» Н. А. Караулова, добросовестнейшие и фотографически точные записи словаря и образцов народной литературы в Карачае и Балкарии венгерского ученого W. Рröhlе и отчасти исследования Вс. Ф. Миллера — вот короткий перечень литературы о карачаево-балкарском языке.
Само собой разумеется, что к изучению карачаево-балкарского языка ученые подходили уже с искаженной исторической перспективой, с опороченной теорией происхождения турецких языков, и карачаево-балкарского в том числе, из особого первоисточника, из особого «общетурецкого» праязыка.
В силу этого все выводы этих ученых заранее были обречены на неудачу. Ученые никак не могли объяснить своеобразия, особенностей карачаевского и балкарского языка. Раз этот язык тюркский, значит он произошел из общего со всеми другими источника, раз карачаевцы и балкарцы турки, значит они «пришельцы» из «общетурецкой» прародины, раз язык карачаевцев и балкарцев отличается от других языков турецкой системы, значит он лишился своей первоначальной чистоты под чьим то влиянием — вот логические выводы опороченной теории. Своеобразия карачаево-балкарского языка, его особенностей, буржуазные ученые не могли объяснить иначе и приходили к противоречивым выводам. В самом деле, Н. А. Караулов, напр., объяснял своеобразие балкарского языка исключительно «осетинским влиянием» и намекал в то же время на его родство с монгольским языком.
А. Н. Самойлович, в классификации турецких языков, балкарский язык относит вместе с карачаевским языком, по ряду формальных признаков, к «северо-западной группе» с дальнейшим подразделением на под-группу «домонгольскую». Он же приходит к выводу, что «балкары и карачаевцы по языку восходят к половцам»; с другой стороны, акад. Самойлович готов видеть в балкарцах «отуреченных яфетидов» (см. Яфетический сборник, вып. II, стр. 111, П., 1923).
Особенно характерны в этом отношении выводы, к которым приходил в свое время Вс. Ф. Миллер.
Общая посылка, из которой исходил Вс Ф. Миллер, это то, что «.. .татары не составляют в этих местах (т. е. Балкарии и Карачае. А. Б.) коренного населения, но что они явились сюда с севера, с плоскости, и смешались с коренным осетинским населением, оказавшим влияние на их обычаи и даже отчасти на язык» (см. его Осетинские этюды). С другой стороны, Вс. Ф. Миллер полагал, что осетины — иранцы, арийского происхождения и, следовательно, на Кавказ также пришли с места так наз. прародины индоевропейских народов. К этим двум положениям и сводит все свои доказательства Вс. Ф. Миллер. Поскольку осетины по Миллеру арийской (читай благородной. А. Б.) расы, то понятно, что по мнению Миллера осетины внесли в язык «степняков-татар» «...культурные слова, относящиеся к земледелию, которому может быть татары научились у них, и к скотоводству».
Вообще степняки татары, как говорит Вс Ф. Миллер, не только научились у осетин земледелию и скотоводству (??), но научились каменным постройкам, усвоили так наз. духовную культуру и пр., включительно до фонетических особенностей в языке.
Но как только нужно было объяснить обратное явление, т. е. факт наличия в осетинском языке прослойки турецких слов (балкарских) (ðewa, boğa, ğaz и т. д. и т. п.), то Вс. Ф. Миллер выходил из противоречия, указывая, что слова эти «заимствованы осетинами из урало-алтайских языков», что будто бы и должно указывать на «северный путь предков осетин»; т. е. путь, по которому шли осетины с так наз. «прародины». Ученый профессор никак не мог допустить мысли, чтобы родственники «благородных индоевропейцев» могли бы что-либо заимствовать от «степняков-татар».
Такая постановка не могла решить ни исторически, ни лингвистически, вопроса о балкарах и карачаевцах на Северном Кавказе. Тенденциозность этой «науки» выпирает из каждой строки.
Опираясь часто на положения Вс. Ф. Миллера, строил свои положения в области обычного права у балкар буржуазный социолог М. М. Ковалевский. Исходя из своей «культурно-исторической» концепции, М. М. Ковалевский искал в обычном праве балкар «культурных влияний» хазар, гуннов, болгар, арабов, русских и т. д.
Ссылаясь на лингвистические выводы Вс. Ф. Миллера, М. М. Ковалевский также находил, что «...культура этих пришельцев (балкар) заимствована у осетин», у них же, по его мнению, «балкары всецело усвоили себе юридическое мировоззрение» и т. д. и т. п.
Не вдаваясь в критику «культурно-исторических» взглядов М. М. Ковалевского, нужно отметить лишь то обстоятельство, что он в конечном счете ставил целью обосновать «прогрессивность» и историческую миссию «культурных задач, взятых на себя русским правительством на Кавказе», говоря его словами. Нет нужды говорить о том, что эта «культурно-историческая» точка зрения проходит мимо действительных фактов исторического развития и по сути дела служила задачам русского империализма на Сев. Кавказе.
Поэтому мы считаем, что неправ А. Н. Самойлович, когда он утверждал…?????????????......дней недели «карачайцы и балкары, отуреченные яфетиды, сохранили иудейско-христианско-языческую систему…повидимому хазарского происхождения (см. Яфетический сборник, вып. II) (курсив наш. Л. !27.), то есть опять таки «своего» ничего не имеют; так и жили вне истории, вне определенных общественных отношений.
Эти теории некритически усваиваются и просачиваются у товарищей, которые должны бы были в первую очередь «учуять» их великодержавническое острие, реакционную идеалистическую подоплеку.
Примером того, как нельзя «систематизировать научно-исследованные факты карачаево-балкарского языка» (стр. 7), может служить недавно вышедшая «Карачаево-балкарская грамматика» Умара Алиева (Крайнациздат 1930).
Беда этой грамматики не в том, что там встречаются напр., такого рода фактические ошибки: «cьq, cik, cuq, сук служат для образования имен прилагательных уменьшительных. Например at (лошадь), atcьq (лошадка) и т. д.» (стр. 68) и т. п. Тогда как до сих пор никто «лошадь» и «лошадку» не считал «прилагательными». Беда в том, что Умар Алиев, следуя во всем старым ученым, некритически усваивает их теории. Это и делает с нашей точки зрения всякую «научную» грамматику антинаучной.
У. Алиев начинает с повторения истины — «пустоцвета» по своей теоретической значимости, — что «и карачаевский язык имел и имеет свою грамматику» (стр. 6). Дело не в этом. Дело в том, что всякий язык имел и имеет и свою историю развития — «грамматику» в ее движении и развитии. Следуя старой туркологии, У. Алиев не может как раз научно обосновать грамматику карачаево-балкарского языка, ее исторически обусловленное своеобразие, специфику.
«Карачаево-балкарский язык, пишет У. Алиев, как принадлежащей к тюркской группе, не подверженной влиянию арабских и персидских слов как анатолийско-турецкий, азербайджанский и узбекский языки, сохраняет в себе в настоящее время все законы, свойственные коренному тюркскому языку, как то: законы «сингармонизма» и закон «ассимиляции» (прогрессивной и регрессивной) и отсюда обильное изменение звуков в сочетаниях в словах, которыми именно и вызван разнобой, замечающийся в орфографии вновь зарождающейся карачаево-балкарской национальной печати (стр. 32).
Отсюда логически неизбежно на вопрос «почему данное явление (правило) в карачаево-балкарском языке должно быть так, а не иначе? т. Алиев должен ответить: потому что таково свойство коренного (sic!) тюркского языка, потому что «карачаево-балкарский язык по своей конструкции принадлежит к западной подгруппе турецкой группы урало-алтайских языков…» и т. п. (стр. 10). Ответы такого рода напоминают реплику известного мольеровского героя: опиум усыпляет потому, что имеет свойство усыплять…
Логически неизбежно идеалистическая, анти-историческая теория предопределяет опороченные практические выводы. N. Qaraulu в статье: «Как нужно правильно писать на карачаевском языке» (Tavlu çarlıla № 32 от 24 июля 1930) пытается сделать ряд практических выводов, стоя на тех же позициях «коренного тюркского языка», что и У. Алиев. «...Если мы сравним несколько заметок на карачаевском языке, говорит тов. Qaraulu, то увидим, что одно и то же слово написано (бывает) в трех или четырех видах». Чтобы писать правильно тов. Qaraulu призывает…придерживаться правил, которые существуют в тюркско-татарских языках вообще, корни слов в которых по его мнению неизменны.
«Закон сингармонизма, известный в тюркско-татарских языках, подходит к карачаевскому языку на 90°/0» и т. д. Родной язык этим самым приносится в жертву мифическому, гипотетическому «коренному» языку и абстрактному тождеству. Т. Qaraulu пишет далее: «Карачаевский язык является как и другие тюркско-татарским языком, почему корни слов не различаются в нем от этих языков, мы должны помнить, поэтому, когда приводим по разному слова, о неизменности корней слов, — нужно писать, не изменяя корня слова. Например, корень слова bu, и все же говорят mьnηa; mьnda; munu и т. д. Если же писать не изменяя корня слов, то необходимо писать так: buηа, bunu, bunda и т. д. Кроме того, корни слов men, sen в других положениях menηe, senηe на место этого мы говорим: manηa, sanηa — у этих слов корень man, san смысла в каковых нет» и т. д.
Во всех рассуждениях тов. Qaraulu корень ошибок заключается в непонимании взаимоотношения между карачаевским языком и другими языками турецкой системы, в непонимании исторической перспективы развития самого карачаевского языка.
С точки зрения яфетической теории научное исследование данного языка не мыслится иначе, как исследование его исторически сложившихся особенностей в данной системе языков и его места в цепи единого процесса развития речи. Осознание исторической перспективы, законов развития ступени развития, совершенно необходимо для правильного понимания путей дальнейшего развития данного языка. В этой связи большой теоретический интерес приобретает изучение карачаево-балкарского языка.
В балкарском языке вскрываются взаимоотношения по существу двух языков, «цекающего» и «чекающего», исторически развившихся до степени двух «наречий» одного языка. С точки зрения норм языков яфетической системы такого рода языки условно называются языками свистящей («акающей») группы, и шипящей («окающей»). Причем в их взаимоотношении установлены особые закономерности, например:
груз. ‛кац’ мегр., чан. ‛коч-ı’ ‛человек’
as oш-ı ‛cто’
sam шum-ı ‛три’
ďаğl doğor-ı ‛собака’ и т.п.
(ср. Н. Я. Марр. Яфетическая теория, Баку, 1928, § 23 и др.).
i
Взаимоотношения двух языков в Балкарии «цекающего» (сс) в paйоне В. Балкарии, Н. Хулама и Бызынгы и «чекающего» (шп) в остальных районах (Чегем, Баксан), в свою очередь сближающегося с карачаевским языком, от взаимоотношений сс и шп групп языков яфетической системы отличаются «сработанностью», движением в сторону общности языков обеих групп. Процесс развития в сторону общности выражается в том, что нормы двух в прошлом языков представляются уже как взаимоотношения как бы одного языка с двумя говорами.
В. Балкария Чегем, Баксан, Карач.
koцкар koчkar ‛баран’
zalцı джаlчı ‛батрак’
zarlə джаrlə ‛бедняк’
zülgüц джülgüч ‛бритва’
zaш джаш ‛мальчик’
zaw джаw ‛враг’
цəφцək чəφчək ‛воробей’
цaц чач ‛волосы’
Следовательно, взаимоотношения «наречий» в балкарском языке обнаруживают формы развития языка, которые отнюдь не являются особенностью только балкарского языка. Как раз момент «цекания» балкарского языка ставил в тупик прежних исследователей, которые стояли на точке зрения происхождения всех турецких языков из особого «коренного» турецкого языка — праисточника.
«Цекание» они могли объяснить или «влиянием» осетинского языка (Караулов), или возводили эту особенность звуковых форм и самый карачаево-балкарский язык к половцам (А. Н. Самойлович). Но на деле эти формы являются формами исторического развития определенной ступени развития языка. Так вот например, в языке мариев в Приволжье взаимоотношения иранского и козьмодемьянского говоров приближаются к нормам внутри балкарского языка.
Но в то же время, в том же марийском языке так наз. восточный говор сохраняет еще целиком нормы языка («окающего») «шипящей» группы!
Так:
Яранский Козьмодемьянский Восточный
Vanцem «перехожу» vanчem vonчem
Kaцkam «ем» kaчkam koчkam
Kaц «горький» kaчə koчa - koч
(см. H. Я. Марр. Выдвиженческая экспедиция по обследованию языка мариев, Л,1929).
С точки зрения фонетических норм, процесс движения к общности «свистящего» и «шипящего» языков обнаруживается в закономерности напр. «перегласовки» s||ш; ď-z||дж-j
Sınzır || шınjır-шınджır «цепь очага»
Ďulduz-zulduz || джulduz «звезда» и пр.
Уже с этой формальной стороны карачаево-балкарский язык говорит о близости его к условно называемой яфетической системе языков. Отсюда, как мы уже говорили, изучение карачаево-балкарского языка имеет принципиальное значение, как момент перехода в особых исторических условиях двух систем, структур языка.
Это является и моментом своеобразия, специфики карачаево-балкарского языка. От всех других языков турецкой системы балкарский и отчасти карачаевский язык отличаются, например, своеобразной, так наз. «двадцатиричной» системой числительных, обычной в ряде языков яфетической системы:
Балк. ıqı джıırmä – 40 — букв. «два двадцать»
üш джıırmä – 60 «три двадцать»
tort джıırmä – 80 «четыре двадцать»
ıqı джıırmä blaon – 30 «два двадцать и десять» и т.д.
При обычной «десятичной» системе счета в других языках турецкой системы: otuz —'30', kırk — '40' и т. д.
О взаимоотношении балкарского и карачаевского языка мы уже говорили отчасти, что по сути дела карачаевский язык мало отличается от «чекающего» балкарского. Исторически же, карачаевский язык развивался особо, прошел определенную историческую ступень развития, без тесной взаимосвязи с балкарским в условии самодавлевшего, замкнутого натурального хозяйства. В этом смысле карачаевский язык дальше ушел в своем развитии. В карачаевском языке нет «наречий»: они исторически больше отработаны до степени норм одного языка. В то же время в карачаевском языке, в отличие от балкарского, прослеживается момент смешения (гибридизации) двух языков. На это указывает наличие двух систем числительных и «двадцатиричной», как в балкарском, и «десятиричной», обычной в других живых языках турецкой системы.
В обиходе «десятиричная» система счета употребляется при счете скота. Между прочим, У. Алиев совершенно напрасно считает двадцатиричную систему счета в карачаевском языке «неправильной», очевидно потому, что этого нет в других языках турецкой системы. На этот же факт смешения указывают и два навыка в произношении, «новый» и «старый» в теперешнем представлении, именно:
ingir || dingir 'вечер'
aqшi || daqшi 'хорошо, хороший'
yamğur || zawun <~> dawun (балк.) 'дождь' и пр.
В процессе исторического развития языка изменяются не только структурные формы. Развитие самих слов, их значений и форм, также обусловлено формами мышления определенных стадий развития общества и имеет свою особую закономерность.
Новая теория вскрывает как раз на основе углубленного исследования закономерностей развития значений слов (семантики) изменчивость и формы слов. Обнаруживается вместе с тем структура самих слов и т. наз. элементы речи. Выясняется, что не «сложение звуков» и т. п. дает слово, а что первичной формой слов были «элементы»-слова, не расчлененные на отдельные звуки: а, b, с и т. д., а с нашей, теперешней точки зрения, как бы нечленораздельные комплексы звуков. Эти элементы речи были многозначны. Конкретизация обозначений, их диференциация и «скрещение» этих слов-элементов, вместе с развитием общества, и являются моментами развития всего многообразия слов человеческой речи.
Опосредствованная с одной стороны формами мышления, (а в конечном счете способом производства) и с другой стороны физиологической, анатомической структурой человека («органы речи»), человеческая речь, ее развитие — есть единый процесс, т. е. везде и всюду язык развивается в одинаковых, так сказать, закономерностях. Но так же, как и тогда, когда мы говорим о непрерывности исторического процесса и общих законах исторического развития, мы великолепно представляем себе все многообразие форм исторического развития и спецификацию общих законов, точно также единый процесс развития речи проявляется во всем многообразии конкретных языков и форм.
Туркология, устанавливая тождество турецких «наречий», объединенных будто бы общим происхождением из одного источника (праязыка), разность формы слов в турецких языках объясняла «перегласовкой», «чередованием» звуков и пр., т. е. непроизвольными изменениями звуков. С точки зрения элементов мы рассматриваем сходство формы слов и разность в этом сходстве не изменениями звуков, а различным историческим движением элементов-слов, различными путями «скрещения», абстрагирования значений и т. д., отсюда в «родственных» языках различные формы слов, напр.:
узб. и др. ðe + gıк + men карач., балк. təк + men «мельница»
ın + gı + чqe ın + чqe «тонкий» и т.д.
Мы говорим здесь только о форме слов, по существу же «скрещение», «сложение» самих слов, напр., «мельница» и т. д. обусловлено определенными закономерностями, в свою очередь исторически «слагается» как «камень+вода»; «вода+вода+камень» и т. п., если «докапываться» до генезиса данного слова. Иначе говоря, на определенном этапе развития языка слова абстрагируются в новом значении, приобретают новое значение. Цепь такого абстрагирования составляет определенный ряд значений, сменяющих одно другое в процессе развития языка. Это можно легко, уяснить себе на одном примере: в карачаево-балкарском языке «джол» значит «дорога» и в то же время «бир джол» значит «раз», «однажды»; в этом же значении «раз», «однажды» употребляется и bir kere, где по сути дела ker-e является абстрагировапным в значении «раз» слово «рука» (ср. kar-э 'локоть', груз. qel 'рука').
Точно также и в грузинском языке, qel-ı — «рука» и, например, оr-qel «два раза», да и в русском «раз» «образовалось», так сказать, в том же порядке абстрагирования от «руки», ср. напр. «разить» - «рушить»(-е--'рука') и т. д.
Почему же «дорога» абстрагируется в значении «раз»? Это объясняется в свою очередь тем, что «дорога» есть производное значение от «руки», т. е. абстрагировано и в значении «раз» — «однажды» (← «рука») и «дорога» — «Направление» ← («рука») и т. д.
Между тем, старая туркология, ученые туркологи, все турецкие языки классифицировали на группы на основании тех или других соответствий «чередований» звуков, напр., на чередовании d — z — у.
Классическим примером такого «чередования» является слово «жеребец», которое в разных группах турецких языков произносится как: ayğər или azğer или adğər в карачаево-балкарском же языке azər || ajər / adgər||azır||aјır/adgır, т. е. с нашей точки зрения тут снова не «чередования» звуков, а различные формы «скрещения» слов-элементов. И в различных языках мы встречаем различные формы этого же слова:
a + tər (якут.)
ar + gĩ (н.-уйг.)
a +jır + ğa (монг.-письм.)
a + dar + ğa (халх.)
С нашей точки зрения это «составные» слова, следовательно, различным образом составленные. Неудивительно, что различные элементы этого «составного» слова, мы находим и в самостоятельной форме в том же значении. Ср. напр., первую часть карач.-балк. a + dgır, узб. ay + ğər, н.-уйг. ar + gĩ, в чувашском в «окающей» форме, закономерной для этого языка, (bar чув. pur 'есть', ber чув. par 'дай' и т. д.) ur-а «жеребец». Точно также вторая часть слова a + dgır\a+jır (a + dger \ a + jer) в карач.-балк. в иной семантической разновидности dgıl||dgel— «набег» (←«конь»), или dgəl-kə\jəl-kə (← dgel-ke\jel-ke) «табун», «косяк коней» (←«конь»), в сванском языке в этой же форме a-dgıl-ğ (а — префикс) значит непосредственно — «жеребец» Хорошо известна во всех турецких языках — «окающая» форма, этой же второй «части» dgır||dger и пр.; именно dgur-ğa\jur-ğa «иноходец» — «тропотун» (← «конь»). Эта же основа jı‹r› || je‹r› использована в русском языке - же-ре + бе-ц, же-ребенок = же-ре + бй + он-о + к. Следовательно, пример «чередования» ayğər — azğər — adğər вовсе не улавливает того, что в данном случае все формы слова все инако «составленные» (ср. бербер, azğər «бык-производитель») исторически сложившиеся в той или другой форме. Ясно, что по «чередованию» звуков нельзя создать научную классификацию турецких языков.
Само собой разумеется, что мы иначе ставим вопрос об исторической перспективе развития карачаево-балкарского языка, иначе ставим вопрос о самих карачаевцах и балкарах.
Балкаро-карачаевский язык, бесписьменный в прошлом, «древнее» с точки зрения типологии, древне-письменных мертвых языков турецкой системы, о которых сохранились памятники письма; изучение карачаево- балкарского языка явится во многих случаях ключем для исследования древне-письменных языков.
Ограничимся одним примером. Акад. Радлов и проф. Мелиоранский утверждали на основе исследования так наз. памятника Культегина, писанного «орхонским» письмом (VIII в. н. э.), по поводу одного слова —el, что де в древности (VIII в.) это слово первоначально значило «группа племен» или Stammgemeinschaft (Радлов) – «племенной союз», «государственное устройство» или «самостоятельная государственная жизнь» (у кочевников) и т. д., а теперь (т. е. в результате ряда веков развития, А. Б.) в разных турецких языках означает «народ» или «селение» и т. п. Иначе говоря, с точки зрения развития термина в данном конкретном случае история идет вспять.
Для нас же совершенно ясно, что развитие слов, вернее значений, обусловливается развитием социально-экономических формаций (ср. Н. Я. Марр. Готское слово guma «муж». ИОГН, № 6, 1930, стр. 451 и сл.). Совершенно ясно представляется и движение значений, в процессе развития общественных форм, в таком ряду: «название тотема племени, рода» → «название самого племени, рода» → «человек, дитя (сын + дочь) данного племени» → «территория племени — селение» → «население» → «народ» → «страна» → «мир» и пр.; как в русском «весь» — «селение» (города и веси) «весняк» — «крестьянин» «весь» (все, вей), «вселенная» — «мир» (ср. «решили миром», «мирской сход») и т. д. Следовательно, процесс «отвлечения», «абстрагирования» названий обусловлен ходом развития общественных форм. И когда мы находим, что то же слово el в карачаево-балкарском языке значит только 'село', 'селение' и других значений не имеет, т. е. не абстрагировано до отвлеченных понятий «государственная жизнь», «союз», «согласие» и пр., то мы и говорим, что живой карачаево-балкарский язык «древнее» самых древнеписьменных языков и его изучение даст ключ для понимания памятников древнего письма.
Этим самым опрокидывается и теория о том, что турецкие языки «вышли» из одного праисточника (который и находят в памятниках древнего письма), а все турецкие народности из одной «прародины». С точки зрения «прародины» ученые подходили и к факту появления на Кавказе турок — карачаевцев и балкарцев. Официальная буржуазная наука должна была объявить их «пришельцами», «осколками» мифического единого турецкого народа, пришедшими с мифической «прародины»; точно откуда, конечно, никто сказать не мог. В компилятивном историческом очерке о Карачае т. Алиев перечислил все гипотезы переселений и после всех предположений, «в конце концов» пришел к единственно логическому выводу: «…откуда пришел этот тюркский народ — вопрос довольно темный». Основываясь на народных преданиях, т. Алиев решился признать «крымское происхождение карачаевцев» (У. Алиев. Карачай. Историко-этимологический очерк. Ростов на Дону, 1927,. стр. 41—42).
В свою очередь народные предания и легенды всего меньше могут служить в вопросе об историческом прошлом Карачая-Балкарии безапелляционными данными. Эти предания рисуют исторический процесс в идеологической проработке родовой общины и общества эпохи раннего феодализма. Такого рода «исторические» предания интересны, как отражение наивных представлений об историческом процессе в обществе, не порвавшем с родовой организацией. В преданиях основное отводится генеологии родов. I
Представитель родовой общины не мыслит исторический процесс иначе, как в условиях все связывающего кровного родства. Отсюда такое удивительное однообразие формы и содержания этих преданий у карачаевцев, балкарцев, осетин и т. д.
Большая доля аргументации в этих преданиях основана на народных, этимологизациях племенных названий и пр.; «Карачай» напр., объясняется; как «Кара» — «черный» и «чай» — «река», т. е. «черная река», или напр., само название «Карачай» возводится к «родоначальнику» — Карча и т. п. Само собой разумеется, что безусловное следование этим этимологиям только затемняет истину. А между тем не только у т. Алиева мы находим слепое убеждение в исторической достоверности этих преданий (см. Карачай, 1927, cтp. 34 и др.), но и в материалах для характеристики народного хозяйства Облплана Карачаевской Авт. Области в 1930 г. мы нашли категорическое решение исторической проблемы в этом же духе (раздел II, Население).
Совершенно не случайно, конечно, это совпадение в названии «родоначальника» с племенным названием и географическими названиями (по преданию из района Теберды, сын Карча носил имя Тебер и пр.); в этом есть своя историческая закономерность. В одной из своих работ по истории Средней Азии, В. В. Бартольд сталкивается с этим же обстоятельством в истории Бактрианы: «…большая примитивность жизни сказывалась может быть также в том, говорит он, что здесь часто одно и то же название носили: река, область, главный город и население. Такие слова, как Baktros (река), Baktria или Baktriane (область), Baktra (город), Baktros, Baktrioi или Baktrionoi (народ), отличаются одно от другого, вероятно только греческими окончаниями» (В. Бартольд. Иран. Ташкент, 1926, стр. 33). Мы уже видели, что совпадение терминов этого рода обусловлено развитием общественных форм, исторически обусловлен самый «перенос» значений.
Отрицая гипотезу о происхождении турецких языков из одного первоисточника, и всех турецких народностей из единой «прародины», мы тем самым отрицаем точку зрения на карачаевцев и балкарцев как «пришельцев» (читай с этой так наз. «прародины»), появившихся на теперешней территории «переселенцев».
Нельзя отрицать момента «переселения» с точки зрения смены хозяйственных форм, напр., подвижности скотоводческого хозяйства, цикличности передвижений на широкой территории и земледельческого освоения более узкой территории в определенной исторической среде и пр., но это уже иной вопрос.
С точки же зрения развития языка нет никаких данных говорить о «переселении» и т.п. И здесь, наоборот, археологические данные под тверждают точку зрения непрерывности исторического процесса развития вне зависимости от переселений. К этому выводу приходит историк материальной культуры А. А. Миллер, проводивший археологические исследования в Балкарии.
А. А. Миллер приходит к заключению, что если допустить, что балкары являются «пришельцами», то «…все старые постройки края необходимо было бы отнести к исчезнувшему до-турецкому населению, сохраняя за нынешними турками лишь выработанное ими бытовое строительство, сложившееся в каком то близком соприкосновении к кабардинским нормам. Однако в действительности мы имеем совсем другое. Все старые постройки как погребальные, так и другие сооружались предками современного населения Балкарии, и к археологической перспективе края, таким образов, без труда удается привязать и нынешних его насельников - турков по языку» (Сообщ. ГАИМК, Л., т. I, стр. 74).
Об историческом прошлом Балкарии А. А. Миллер говорит как о «перспективе, уходящей от нас в большое удаление». Это, в свою очередь, подтверждается данными языка. Если мы стоим на точке зрения развития языка мы этим самым утверждаем, что напр. карачаево-балкарский язык не всегда был таким как он есть сейчас, что он не от природы турецкий, что это есть определенная ступень развития языка. Для нас совершенно не убедительны доводы Вс. Ф. Миллера, и других в том, что географические, напр., названия в Карачае и Балкарии — «осетинского происхождения». Все эти названия относятся к той эпохе, когда не было карачаевцев-балкарцев, осетин и т. д. в смысле их теперешнего этнического состава языка и пр., с анализом этих названий только начинается история, и именно Кавказа, а не история переселений и т. п.
Сваны называют карачаевцев и балкарцев sav-ı (мн. ч. savıyar), что имеет, как говорит Н. Я. Марр, «исключительное значение для анализа общего названия Кавказа» (Балкаро-сванские скрещения). Это будет понятным, если мы, напр., знаем (как указал Н. Я. Марр), что названия Кабарда и Теберда есть фонетические разновидности одного и того же слова.
Второе племенное название карачаевцев и балкаров savı находит свое «оправдание» и в самом карачаево-балкарском языке. Мы уже говорили о движении и взаимосвязи терминов — племенных названий и пр., в частности: «тотем племени» → «название племени» → «человек», «дитя (сын+дочь) данного племени» → «селение» → «население» → «страна» и пр., которые представляются как движение одного слова, которое получает все новые значения вместе с развитием общественных форм. Совсем, следовательно, не случайно в карач.-балк. языке sav (saw) значит «весь» (saw dgəl «весь год» и пр.), saw (sav) значит — «здоровый», «благополучный», что восходит к названию племенного тотема, в карач.-балк. жe saw-ğa «подарок» ← «дар Сав'у» т. е. «тотему, божеству племени» (в кирг. значит именно: «часть добычи, которую охотник обязан отдать тем, кто встречается с ним во время возвращения с охоты»). И когда при этом до карачаево-балкарски sabı (sabıy) значит и «дитя», т. е. разновидность savı [||sabı], то проблема этого второго названия, как указал Н. Я. Марр, открывает еще более глубокие перспективы «турецкого уголка» на Кавказе (ср. груз. soφel «селение», «мир»).
Вопрос о балкарах увязывается с вопросом об их исторической связи с Великой Булгарией (или Черной Балгарии русских летописцев) на Кубани.
Армянский историк Моисей Хоренский относил «народы туркови болгар, которые именуются по названиям рек: купи-болгар, дучи-булкар, огхондор, блкар-пришельцы, чуар-болкар» к северу от Кубани и города
Никопса. О «болхарах» на Северном Кавказе сообщает и русские летописи XVII в. Послы царя Алексея Михайловича, Никифор Полочанов и Алексей Иевлев проезжали к имеретинскому царю через балкарские
земли. Об исторической связи балкарцев с Великой Балкарией высказывал
предположение Вс. Ф. Миллер (см. его Осетинские этюды, гл. «экскурс о балкарах»).
Это особая историческая проблема. С точки зрения языка, одно ясно, что такое царство (как и половецкое) могло разделяться на десятки и сотни «царств», в смысле языковой дробности.
В учебнике карачаево-балкарского языка мы задались целью подчеркнуть момент развития, найти объяснение грамматических категорий и закономерности структуры в единстве исторического и логического. Прошлое нам нужно для того, чтобы понять настоящее, закономерности на данной ступени развития языка, что в свою очередь облегчит понимание пути его развития. Ясно, что это определяет и расположение материала. Мы начинаем учебник с самой абстрактной, самой простейшей категории языка — слова, чтобы в диалектике развития слова, отношений слов и их взаимосвязи вскрыть закономерности «правил» в карачаево-балкарском языке. Этим нарушается порядок, принятый в обычных описательных, формальных грамматиках, особенно в той части, где речь идет о «частях речи» и «частях предложения». Основная задача, которую мы себе ставим — наиболее популярное и наиболее простое изложение. Неизбежно во всех случаях не миновать и нам ошибок и неточностей — устранение этих ошибок и погрешностей дело коллективного поправления, коллективной работы.
А. Боровков.
